Юрий Бялый , 9 октября 2013 г.

Когда наука в ходе промышленных революций предъявила себя как главный источник промышленного, а далее и социального развития, ученые начали приобретать всё больший авторитет в обществе. И власть не могла не пытаться поставить этот авторитет себе на службу

Организация научных исследований

К современному ученому (имеется в виду настоящий ученый, а не случайный обладатель научных степеней и регалий) и его собственная наука, и общество предъявляют достаточно сложные, жесткие и многоплановые требования.

1. Он, безусловно, должен не просто обладать широкими и глубокими знаниями по своей научной специальности, но и непрерывно пополнять, уточнять, углублять эти знания.

2. Он, далее, должен знать и понимать, что происходит в «родственных» научных коллективах в его стране и за рубежом.

3. Он должен хотя бы боковым зрением следить за развитием исследований и результатами, которые получают его коллеги в смежных научных дисциплинах, а также в тех других отраслях науки, на стыке с которыми можно ожидать прорывной научной новизны.

4. Он, наконец, должен иметь доступ и способность эффективно пользоваться той материально-технической базой (от компьютеров до реактивов и от мастерских до крупных лабораторных установок), которая обеспечивает весь спектр его теоретических, экспериментальных и прикладных исследований.

Уже перечисленное выше в современных условиях взрывного накопления научных знаний (неслучайно давно возникло и бурно обсуждается понятие-метафора «гигабайтная бомба») оказывается для ученого-одиночки практически невозможным.

Именно потому минимальной исследовательской единицей в современной науке, которая обеспечивает ученому первые два из перечисленных «должен», как правило, оказывается коллектив-лаборатория или коллектив-отдел. А исследовательской единицей следующего уровня, обеспечивающей все перечисленные выше «должен», становится научно-исследовательский институт или университет.

Сейчас в дискуссиях о путях развития российской науки нередко говорят и пишут, что реальных научных прорывов практически всегда добивается не ученый-одиночка и не институт, а именно конкретная лаборатория. При этом, как правило, ссылаются на опыт США, где якобы вся наука делается в лабораториях.

В таких высказываниях есть два рода лукавства.

Во-первых, в США слишком часто называют лабораториями не только действительные коллективы лабораторного типа (как правило, в крупных частных корпорациях и университетах), но и государственных научно-исследовательских «монстров» совершенно другого рода. Таких, например, как Лос-Аламос, Ливермор, Окридж, Наваль и т. д. Каждая из этих «лабораторий» на деле представляет собой комплекс научно-исследовательских институтов и лабораторий плюс гигантскую экспериментальную, технологическую, производственную базу.

Во-вторых, реальные американские лаборатории в корпорациях и университетах, как правило, имеют общую для множества лабораторий систему поддержки исследований. Которая включает справочно-библиотечный фонд, экспериментальную базу, мастерские для изготовления необходимого оборудования и аппаратуры и т. д. Принципиальное различие с лабораториями в российских академических и отраслевых НИИ здесь единственное: в США каждая такого рода лаборатория — юридическое лицо с собственным бюджетом. И за «сторонние» услуги (например, аренду экспериментальной базы, изготовление оборудования и приборов, патентный поиск, сбор необходимой научной информации) она платит из своего бюджета.

Итак, в новых условиях, когда наука стала реальной производительной силой и когда научная деятельность превратилась в своего рода «отрасль индустрии» (к тому же требующую от общества немалых «стартовых» материальных затрат, а от науки — соответствующей, в том числе и материальной, отдачи), к организации этой деятельности предъявляются особые требования.

Сейчас наиболее эффективной формой такой организации оказываются лаборатория/отдел в качестве «первичного» научного звена, плюс научно-исследовательский институт или университет, в рамках которого должны охватываться как системное целое главные направления исследований по определенной научной специальности. Именно такова основная структура организации науки, минимально необходимая для современных эффективных научных исследований. И именно такой оказывается по факту организационная структура науки как в большинстве стран Европы и Азии, так и — в реальности — в США, Великобритании, Канаде, Латинской Америке.

Но следующий важнейший вопрос заключается в том, кем наполнена эта организационная структура.

Фигура ученого

Уже из изложенного выше понятно, что стать — и быть — ученым очень и очень непросто. Для этого нужны не только (а нередко и не столько) определенные способности, но еще и гигантские затраты времени и сил на обучение, на постоянное расширение понимания своего научного проблемного поля, на осознание тех новых вопросов, которые тебе задает научная реальность, и на придумывание новых способов ответить на эти вопросы.

Всего этого ученый должен «почему-то» хотеть. То есть, говоря языком социологии, он должен быть мотивирован сначала на приобретение базовых специальных знаний, а затем на интенсивный научный поиск.

Социологи и психологи уже давно начали изучать: чем же, все-таки, чаще всего мотивирован ученый в своей деятельности? Не вдаваясь в детали этих исследований, постараюсь выделить главное.

Обнаружилось, что сфера мотиваций ученых сложная и неоднородная, причем в ней мотивационные приоритеты существенно зависят, в том числе, от специфики национальной истории и культуры в конкретной стране.

Обнаружилось, что мотивационные приоритеты очень сильно зависят от отношения к ценности и важности науки в конкретной стране как со стороны власти, так и со стороны общества.

Обнаружилось, наконец, что мотивационные приоритеты в науке существенно меняются от поколения к поколению.

Тем не менее, приведем (в произвольно-списочном порядке) основные мотивации, которые считают наиболее существенными для людей, посвящающих свою жизнь занятиям наукой.

1. Интеллектуальная потребность — острое научное любопытство, стремление понять мир в целом или ту его часть, которая кажется наиболее важной и загадочной.

2. Потребность в творческой деятельности, выходящей за рамки нормативно-привычного, стремление не просто «пощупать неизведанное», но и создать новое, невиданное ранее. Эту мотивацию считают одним из основных источников творчества вообще: научного, культурного, художественного.

2. Наличие собственных научных идей и желание их подтвердить и развить. Этот тип мотивации наиболее характерен для уже сложившихся ученых, которые стремятся успеть бесспорно для науки доказать то, что представляется интуитивно понятым.

3. Желание реализовать свои идеи в виде теоретического и/или практического продукта, полезного людям (стране, человечеству).

4. Понимание того, что на научные результаты существует большой общественный спрос и осознанное стремление удовлетворить этот спрос (наука — это важно и нужно, и я в этом важном деле могу дать серьезный результат).

5. Желание оставить свой след в науке и свое имя в истории (получить признанный коллегами и обществом научный результат в виде опубликованных статей, книг, докладов, научных наград, премий, ссылок в работах других ученых, внедренных в практику результатов исследований и т. п.).

6. Желание получить большой научный статус в виде высоких должностей, званий, членства во влиятельных научных сообществах и т. п.

7. Общественный престиж профессии ученого.

8. Сопряженные с профессией результаты и свидетельства личного жизненного успеха (сравнительно высокий доход ученого и/или преподавателя, карьерный рост, уважение в социальной группе и пр.).

9. Стремление к удовлетворению своего эго — самореализации, славе, известности.

10. Мягко-свободный режим работы, не требующий постоянного «дежурного» присутствия на определенном рабочем месте.

11. Возможность не быть постоянно привязанным к определенному жестко заданному роду занятий.

Приведенный список, разумеется, далеко не полон.

Примечательно, что в этом списке, составленном в основном западными социологами и психологами, не оказалось того мотива, который нередко называли наши ученые (в том числе самого высокого ранга) в числе приоритетных мотиваций своей деятельности. А именно — патриотического чувства высочайшей собственной ответственности за судьбу своей страны и своего народа.

Не менее примечательно и то, что в отсутствующей части этого списка при проведении исследований в ряде слаборазвитых стран и нынешней России оказалась вполне значима и такая мотивация «прихода в науку», как повышенные шансы на дальнейшую успешную (статусную) эмиграцию в какую-либо развитую страну.

Научный спрос и научное предложение

Нужно особо подчеркнуть, что в разных странах и в разных культурах в число приоритетов научных мотиваций практически всегда входило и входит осознание того, что на научные результаты существует большой властный и общественный спрос.

Если переходить на классический язык экономики, то можно сказать, что именно этот активный и массовый властно-общественный спрос на научные результаты является одним из главных движителей научного предложения со стороны ученого сообщества. Причем такой спрос не может быть просто декларативным. Он должен быть проявлен и предъявлен в виде социальной, моральной, политической, организационно-финансовой поддержки «научного производства» со стороны власти и общества.

Соответственно, здесь не может не работать и обратная «экономическая аксиома»: если падает спрос на науку (что неизбежно отражается на снижении всех перечисленных форм ее поддержки) — не может не падать и научное предложение. Оно в этом случае не может не падать и по количеству, и по качеству.

«Просто так» тратиться на науку ни в какие времена власть и общество не хотели. Конечно, широко известны случаи научного меценатства со стороны правителей, слабо связанные с их практическими потребностями. Однако такие случаи широко известны именно в качестве исключений. А общим правилом в затратах власти и общества на науку были расчеты получить в обмен две главные ценности: богатство и власть.

Правители и богатые купцы финансировали опыты средневековых алхимиков, потому что надеялись в итоге получить неисчерпаемый источник золота. Европейские монархи и банковские корпорации снаряжали научные экспедиции за дальние моря в расчете на приобретение того же золота, новых земель, новых путей к новым богатствам.

Тираны древней Греции, средневековые короли и императоры, правительства стран Европы в Новое и Новейшее время неизменно отдавали приоритет (и иногда немалые деньги) чуть ли не любым научным изысканиям, обещавшим дать военное превосходство над возможными противниками.

Наука Нового времени открыла принципиально новые возможности создания богатства и усиления власти в ходе промышленных революций. И тем самым очень существенно изменила отношение власти и общества к ученым. Впервые возник именно массовый, причем нарастающий по объему и разнообразию сфер приложения спрос на научные результаты. Именно тогда наука начала делиться на фундаментальную (открывающую новые явления и законы реальности) и прикладную (выявляющую возможность применения этих явлений и законов в человеческой деятельной практике). И именно тогда возникла индустрия изобретения и совершенствования тех технологий, машин, механизмов, устройств, возможность создания которых уже выявила наука.

Эта модификация сфер получения и применения научных результатов сохранила свое значение до сих пор. И отражается в понятиях научно-исследовательских работ НИР (фундаментальных и прикладных) и опытно-конструкторских работ (ОКР).

Причем если между фундаментальными и прикладными НИР еще возможен определенный разрыв по времени (прикладные НИР, как правило, ведутся уже после внесения достаточной ясности в перспективные результаты фундаментальных НИР), то ОКР и прикладные НИР обычно уже связаны прочной пуповиной прямых и обратных связей. ОКР выявляют преимущества и недостатки идей, выдвинутых в прикладных НИР, «прикладники» уточняют и трансформируют свои идеи, и так до тех пор, пока не будет получен нужный технологический результат.

И потому прикладные НИР и ОКР нередко объединяют не только в понятие НИОКР, но и в практические организационные научно-технологические схемы. В которых к институтам прикладных НИР присоединяют опытно-конструкторскую и производственную базу, способную обеспечить проведение полноценных ОКР, а также создать образцы продукции, технологически «готовые» к массовому серийному производству.

Именно так, в частности, было устроено большинство прикладных отраслевых НИИ в советское время. Именно так довольно часто организовано доведение «научного результата» до конкретной технологии или создания нового «рыночного» продукта в большинстве стран мира. И именно по такому принципу выдают свои главные научно-технологические результаты основные национальные государственные лаборатории США (Ливермор, Лос-Аламос и пр.), которые мы упоминали выше.

Научная специализация и Академии наук

Развитие научных исследований довольно давно обнаружило то (поначалу казавшееся незначительным) обстоятельство, что углубление исследований проблем на каждом научном направлении лишает и отдельного ученого, и даже исследовательский коллектив существенной части научного кругозора.

Это стало ощущаться уже в начале Нового времени и стало достаточно ясно в XVIII веке. Когда выяснилось, что даже в такой вполне строгой науке, как физика, расщепление предметного поля приводит к тому, что разные ученые или группы ученых, занимающиеся даже соседними проблемами, как бы «не слышат» друг друга. То есть могут оказаться в неведении о том, какого результата добился другой ученый на другом направлении.

И дело было не только в том, что тогдашняя система движения научной информации была несопоставимо медлительнее, чем нынешняя. Дело было прежде всего в том, что, как оказалось, разные ученые даже в физике (а уже тем более в таких науках, как зарождавшиеся химия, биология, геология и т. д.) иногда говорят практически на разных научных языках. И, кроме того, нередко, всё более погружаясь в свои специализированные исследования, начинают терять ощущение самого главного и важного. Иначе говоря, за деревьями не видят леса.

Дальнейшее расщепление наук на всё более узкие специализации, очевидно, могло лишь превращать поначалу стройное (по крайне мере в раннее Новое время) здание Науки — в своего рода Вавилонскую башню. Которая не могла в итоге не обрушиться.

Те ученые и политики, которые раньше других и наиболее остро ощутили эту проблему, стали искать пути ее решения.

Главным решением стало создание в различных странах Академий наук. Одной из приоритетных задач которых стал сбор в единую исследовательскую структуру наиболее крупных и авторитетных ученых. Призванных не только развивать отдельные отрасли фундаментальной науки, но и производить своего рода совместную сшивку непрерывно создаваемой всё более специализированными науками (и крайне разнородной) научной интеллектуальной ткани в единое мировоззренческое полотно. И в итоге — нащупывать, прозревать и формулировать те главные вопросы, которые задают науке не власть и не общество, а мироздание.

А другим решением стала подготовка и издание французскими просветителями — причем не только для ученых, но и для широкой образованной публики — знаменитой «Энциклопедии наук, искусств и ремесел».

И то, и другое решение преследовало двуединую цель. Проводить фундаментальные исследования по отдельным наукам и обобщать, предъявлять научному сообществу, обществу в целом и власти суть результатов исследований. И одновременно — осуществлять непротиворечивую сшивку результатов этих исследований в единую картину мира. И выявлять и предъявлять те пробелы в этой картине, без заполнения которых она неполна или неточна.

Вот главные задачи, которые, по большому счету, возлагались на все созданные в раннее Новое время и позднее Академии наук — назывались ли они «Лондонское королевское общество», «Парижская Академия», «Российская Академия наук», «Институт Макса Планка» или как-то иначе.

Очевидно, что такого рода деятельность предполагала преемственность решения обеих этих задач. И потому именно и прежде всего в Академиях наук, вокруг входивших в эти Академии крупнейших ученых, возникали научные школы. То есть группы последователей и соратников главы научного направления, объединенных и тематикой, и методами исследований, и, как правило, близкими мировоззренческими установками.

Отметим, что в ряде достаточно развитых стран Академии наук так и не возникли. Или возникли, но оказались лишь статусно-представительными (почетными) учреждениями для ученых, лишенными обеих названных выше главных функций. Одна из таких стран — США, где фундаментальная наука очень сильна, но в то же время Академия наук не играет никакой роли ни в научных исследованиях, ни в сколько-нибудь значимом мировоззренческом влиянии.

В связи с эти подчеркнем, что, как отмечают многие (в том числе американские) исследователи, и в американском научном и политическом сообществе, и, тем более, в американском обществе в целом господствует при достаточно высоких узкопрофессиональных компетенциях определенная «мировоззренческая убогость». В точности по известному афоризму Козьмы Пруткова о специалисте, который«подобен флюсу, ибо полнота его однобока».

В числе причин такого состояния дел некоторые социологи и психологи называют социокультурную специфику американского общества, в которой решающую роль играют «прагматические» мотивации любой, в том числе научной, деятельности, а наиболее важные для науки интеллектуально-познавательные и творческие (если уместно так выразиться, идеальные) мотивации выражены гораздо слабее. С этой же социокультурной спецификой некоторые исследователи связывают и характерный для американской науки подчеркнутый индивидуализм большинства исследователей, и редкость в американской науке долговременно существующих и устойчивых научных школ.

Предполагается, что по этим же социокультурным причинам в американской науке (в особенности в фундаментальной, но также и в прикладной) очень высока роль ученых, являющихся иммигрантами или детьми недавних иммигрантов. То есть ученых, существенно отличающихся от большинства коренных американцев по социокультурной специфике и мотивационным приоритетам.

Возвращаясь к вопросу о смысле создания Академий наук и поддержки их создания властью, следует указать на еще одно обстоятельство.

Когда наука в ходе промышленных революций предъявила себя как главный источник промышленного, а далее и социального развития, ученые начали приобретать в глазах общества всё больший авторитет. И власть не могла не пытаться приручить этот ресурс авторитета и поставить его себе на службу.

Отметим, что одним из первых в Европе это, видимо, понял и использовал Наполеон Бонапарт. Который осознал и роль французского научного сообщества (в том числе, созданной этим сообществом Энциклопедии) в подготовке Великой Французской революции, и тот потенциал управления государством, который может обеспечить власти ее поддержка авторитетом ученых.

Не случайно Бонапарт лично встречался с известными учеными (например, Лапласом) и иногда задавал им немало вопросов. Не случайно Бонапарт взял большую группу ученых самых разных специальностей в свой знаменитый африканский поход. И не случайно во время этого похода Бонапарт, как гласят притчи, при столкновениях своей экспедиции с воинственными местными племенами командовал: «Ученых и ослов — в середину», — то есть в наиболее защищенное от атак неприятеля место.

В дальнейшем в Новой и Новейшей истории власть в большинстве стран старалась не только использовать знания и миропонимание крупнейших ученых (или мнения Национальных Академий наук в целом) при принятии стратегических решений, но и пыталась опереться на авторитет Академий для продвижения в общество своих решений. Решений, иногда далеко не бесспорных и не благостных для широких социальных масс.

Властно-социальный спрос и научное предложение: как работает система

Повторим, что целостный «научный организм» общества успешно работает лишь в том случае, когда со стороны власти (государства и общества) существует устойчивый научный спрос. Причем спрос, который подтверждается организационной, социально-политической, материально-финансовой поддержкой всего научного комплекса страны.

Но подтверждение властного и социального спроса на науку — это всегда расходы. Если это расходы на научные исследования, обеспечивающие оборону от опасных и сильных врагов, или на быстрое обеспечение ясного и крупного общественно-значимого экономического или социального результата, то объяснить обществу необходимость таких расходов не так уж трудно.

А если это, например, строительство какого-нибудь синхрофазотрона, где необходимость или целесообразность расходов и власти, и обывателю совершенно не очевидны? Тогда для принятия решения огромное значение имеют авторитет науки (ученых) и доверие к ее рациональному мнению о необходимости расходов, а также о потенциальных приобретениях (доходах и других полезных для страны и граждан эффектах), связанных с предполагаемыми научными результатами. Но такое доверие обеспечивается только практикой. То есть предыдущими случаями, когда вначале «непонятные» расходы «на науку» впоследствии приносили крупные практические (в том числе, вполне материальные) «доходы».

Однако, как мы уже обсудили выше, любые практические «доходы» возникают не в самой науке (фундаментальных и прикладных НИР и ОКР). Они появляются лишь на следующем этапе использования научных результатов — в ходе применения этих результатов в массовых технологиях и массовых «рыночных» продуктах.

И потому для всех этапов научной работы во всех странах характерно прямое и косвенное внешнее материальное обеспечение, включая финансирование.

При этом фундаментальные исследования, включая расходы Академий наук, как правило, в основном (в современных развитых странах — на 50–80 %) финансируются из государственных бюджетов. А в оставшейся части — крупнейшими частными и публичными рыночными корпорациями, грантами различных фондов, а также собственными доходами институтов и университетов. Причем эти «собственные доходы» нередко бывают достаточно весомыми, хотя их исходный источник также оказывается государственным.

Особое значение и специфику финансирования имеют крупнейшие стратегические государственные научные проекты. Такие проекты обычно относятся к сфере национальной обороны и включают широкий спектр разноплановых и разноуровневых научных исследований: фундаментальных и прикладных, теоретических и экспериментальных. Под их реализацию объединяются силы академической и прикладной науки множества областей знания, под них создаются специальные институты, лаборатории, опытные заводы и так далее. Известные примеры таких стратегических научных проектов — атомный Манхэттенский проект в США и советский атомный проект, американский и советский ракетно-космические проекты и ряд других.

В числе таких стратегических проектов нередко называют создание Силиконовой долины в США. И при этом подчеркивают, что это, мол, яркий альтернативный пример. Пример того, как вовсе не указующий перст государства, а частная инициатива немногочисленных вчерашних и сегодняшних студентов создала — буквально «на коленке», в личных гаражах, на карманные деньги и в свободное от основных занятий время — чудо основания новой отрасли мировой науки и экономики.

Всё это — не более чем сознательно выстроенный пропагандистский миф. Миф, детально и доказательно опровергнутый участниками событий. Например, в книге стэнфордского профессора Стива Бланка «Секретная история Силиконовой долины». На деле все было иначе, и вполне традиционно для стратегических проектов такого рода.

Силиконовая долина: как организуются научно-технологические прорывы в Америке

В долине Санта-Клара в Калифорнии, рядом с заливом Сан-Франциско и вблизи крупного Стэнфордского университета еще в 1909 году была построена первая в Америке радиостанция. В 30-х годах здесь же возникла большая военно-морская база и технологический комплекс для обеспечения этой базы. Исследовательский состав Стэнфорда тут же был привлечен — на деньги Пентагона — для научно-технологического развития военного флота.

В годы Второй мировой войны профессор Стэнфорда Фредрик Терман, который считается «отцом» Силиконовой долины, возглавлял военную лабораторию Harvard Radio Research Lab, занимавшуюся разработками в сфере радиолокации и связи. Отчасти заслугой Термана считается и то, что после войны при Стэнфордском университете был создан — опять-таки на бюджетные деньги — Стэнфордский исследовательский институт. Поскольку началась холодная война против СССР, то главными задачами созданного Института стали координация работ и распределение финансирования по государственным военным программам. А для исполнения этих программ Институт нанимал — также на деньги Пентагона — кадры из частных высокотехнологических компаний со всей Америки.

И опять-таки Терману принадлежит идея привлечения в свою долину и под опеку университета лучшего научно-технологического контингента (включая своих выпускников), а также ведущих технологических корпораций. Как и другие университеты, Стэнфорд в годы Великой депрессии получил от правительства в бессрочное пользование, но без права продажи, огромную — более 3 тысяч гектаров — земельную собственность. Именно на этой университетской земле рядом со Стэнфордом и его мощной исследовательской базой, а также соседней уже сложившейся высокоразвитой инфраструктурой военных НИР и НИОКР, Терман предложил размещать офисы и производственные комплексы вновь создаваемых и уже состоявшихся высокотехнологических компаний.

Поскольку гонка вооружений в ходе холодной войны разворачивалась всё быстрее, Пентагон ставил перед создаваемым военно-технологическим кластером (получившим название «Стэнфордский технологический парк») многообразные и все более сложные задачи.

Одной из таких задач стала разработка аппаратного и программного комплекса быстрого расчета траекторий и целеуказания для ракет различного назначения. Существовавшая в то время ламповая электроника для этого по многим причинам не годилась. И потому большая часть финансирования была направлена на поиск других технологических решений. Причем это была не частная конкретная задача, а система НИР в рамках специальной государственной «Программы обороны в области авиации, космоса и электроники».

Решение было найдено на пути освоения и развития сначала германиевой, а затем кремниевой полупроводниковой электроники. Именно с этого момента долина Санта-Клара стала превращаться в Кремниевую (Силиконовую) долину.

Уже в 1952 г. в Долину был перенесен исследовательский центр IBM. В 1956 г. сюда же переместился главный офис корпорации Lockheed Aerospace, после чего в Стэнфорде был создан специальный Аэрокосмический факультет. В 1958 г. здесь же обосновался исследовательский центр NASA, в 1970 г. — исследовательский центр Xerox.

В середине-конце 1950-х годов в Долине был налажено крупномасштабное серийное промышленное производство полупроводниковых электронных элементов различного назначения. Причем военные ведомства напрямую закупали до 40–50 % выпуска транзисторов и диодов, а остальное приобретали частные военные и гражданские корпорации.

Одновременно в кластере Силиконовой долины шли активные исследования физиков, материаловедов, химиков, технологов, направленные на решение задач миниатюризации и интеграции полупроводниковой электроники. В 1970-х годах эти исследования завершились освоением серийного промышленного производства микропроцессоров.

По существующим оценкам, только лишь до начала промышленного выпуска в 1950-е годы полупроводниковой электроники национальный бюджет США через военные ведомства вложил в исследования и разработки в кластере будущей Силиконовой долины (подчеркнем, одном из многих в США) от 10 до 12 млрд тогдашних (на порядок дороже нынешних) долларов. Причем военные эксперты сообщают, что государством в кластере Силиконовой долины до сих пор финансируется более 50 % НИР и НИОКР.

Вот на такой «частной коленке» в действительности родилось научно-технологическое чудо Силиконовой долины. В целом же, по данным национальной статистики США, в 1960–1970 гг. американское государство финансировало 55 % научных разработок, из них 70 % — за счет механизмов госзаказа (в основном через Министерство обороны) на общую сумму до $60 млрд в год. Причем значительная часть этих денег целевым назначением направлялась на фундаментальные теоретические и экспериментальные исследования (теория твердого тела, теория полупроводников, квантовые эффекты переноса и т. д.).

***

Газета не место для подробного обсуждения того, как аналогичные стратегические проекты были реализованы в других странах. Можем лишь сказать, что в целом подход к решению подобных стратегических задач везде был примерно одинаковым. Концентрация научно-интеллектуальных, материальных, финансовых ресурсов на генеральных направлениях исследований и разработок, достаточно жесткая «волевая» организация и координация работ и упорство в достижении цели.

Источник: Gazeta.eot.su