Чтобы собрать вместе и обобщить накопленные по теме ссылки, решил выбрать более или менее ключевые из них, а заодно высказаться на тему реформы РАН, обобщая прочтённое. В последующем изложении я нисколько не претендую на оригинальность и даже небанальность, но попробую законспектировать то, что кажется существенным мне как внешнему наблюдателю, не являющемуся ни российским учёным, ни чиновником-реформатором.
Опираться мы будем на идеологию реформирования РАН, изложенную в ключевых материалах [1-3] и хорошо отражённую в статьях [4,5]. Как видно из обзора [6] и содержащихся в нём ссылок, фактическое направление законопроекта лежив в русле изначальной идеологии реформирования. С другой стороны, мы используем выступления оппонентов реформы [7-…]; некоторые аргументы которых отразим в заметках. Прилагается параллельный список «нерегулярных» материалов в сети, индексированный латинскими литерами [a,b,…]. При желании по ссылкам из «подвалов» предложенных материалов можно найти много других публикаций по теме реформы, приводить которые здесь было бы излишним.
Начнём с того, что отойдём от одностороннего понимания проводящейся реформы РАН как банального рейдерского захвата её собственности. Быть может, такие мотивы и присутствуют у части реформаторов, но это невозможно доказать, да и не факт, что масштабы разворовывания собственности Академии в конечном итоге окажутся велики. Формально нынешний законопроект направлен, в первую очередь, на то, чтобы передать оперативное управление деятельностью институтов и вообще управление собственностью РАН чиновникам. Последние (по официальной версии) должны заниматься этим более профессионально, чем чиновники, назначенные Президиумом РАН. Таким образом, будет заработано больше денег для функционирования институтов Академии, а имеющиеся будут использованы более аккуратно. По замыслу реформаторов, РАН будет тем самым преобразована из самоуправляемого «Министерства фундаментальных исследований» в «клуб учёных», дающих стране и новому агентству умные советы, которые будут благосклонно выслушивать. К слову сказать, исходный замысел законопроекта именно в этой радикальной части более всего трещит по швам: видимо, академики сумели выбить у Путина хотя бы согласие на их участие в планировании исследований и распределении средств по направлениям [a], однако пока из этого согласия не следует отказ от запланированных в идеологии реформы целевых ориентиров нового агентства.
По этой причине будем исходить из того, что упрощенческие попытки заклеймить реформу РАН простой ссылкой на корыстную заинтересованность инициаторов будут недостаточно убедительным аргументом. Ужиться можно было бы и с новой структурой, если бы реформа не шла намного дальше выдвинутого законопроекта.
Главная проблема реформы – в серии законов и подзаконных актов, которые последуют после принятия нынешнего, «главного» законопроекта и будут регулировать выбор приоритетных тем для научных исследований, открытие-закрытие институтов и лабораторий, принципы финансирования различных направлений и тематик. Теперь решения по этим вопросам будет инициировать не Президиум РАН, а правительственная структура, которая будет руководствоваться некими критериями «более важной» и «менее важной» науки. Что это за критерии? Для того, чтобы понять замысел реформаторов, нужно читать не нынешний законопроект, а программные статьи и выступления идеологов реформы либо её ярых пропагандистов, а также выступления нового министра.
2. Предварительные этапы реформы (до 2013 г.)
Теперь собственно о видимых пружинах противостояния. Итак, руководство страны хочет, чтобы наука давала России какой-то ощутимый эффект в виде опережающего остальные страны технологического развития, но не видит от неё такого результата: инновационная и даже модернизационная деятельность в России недостаточна. Как всегда в ходе реформирования последних 23 лет, выход решили искать на пути копирования или «пересаживания» на российскую почву общественных институтов, обеспечивающих, как считается, инновационное развитие на Западе. И, как всегда в подобных случаях, пересаживать в первую очередь стали видимую часть этих институтов, не заботясь о «подводной». (Это направление критики развито, например, в [7].)
Далее, в представлении начальства высокоразвитая фундаментальная физика, биологии и т.д. существенно облегчают передовых технологий в электронике, транспорте, медицине и сельском хозяйстве. Следовательно, надо было создать организации, занимающиеся высокой наукой и имеющие выход на приложения, как на Западе – благо, фундаментальная наука больших денег не просит и в некоторых направлениях не так катастрофически отстала от западной, как другие отрасли.
Однако научно-исследовательские институты Российской академии наук мало походили на те образцы, которые имели в виду реформаторы. Им была более понятна американская система сосредоточения высокой науки в университетах либо испробованная в ряде догоняющих стран система специальных центров НИОКР на базе технопарков или других территориально огороженных мест, в которых создавались льготные условия для привлечения инновационных компаний (например, в Южной Корее).
Поэтому во второй половине 2000-х руководство страны решило вырастить рядом с РАН новую систему высокой науки, базирующейся в специально отобранных научно-исследовательских и федеральных университетах, а также в Сколково, с планами репликации полученного опыта. Именно в эту затею и ушёл основной прирост финансирования науки в этии годы. (Судя по всему, параллельно были увеличены заказы оставшимся отраслевым и академическиминститутам, связанным с ядерной, космической оборонной тематикой и «РОСНАНО», но этот сектор везуче ушёл в автономное плавание от общих проблем фундаментальной гражданской науки и мы его обсуждать не будем.)
Со временем новая организация должна была показать свои успехи и эффективность по сравнению с традиционной системой академических НИИ, так что и последние неизбежно бы переформатировались или сократились.
* * *
Уже на этом этапе проступила некоторая ущербность начальственного видения проблемы организации науки в России. Даже в «Незнайке на Луне» проектированием ракеты для полёта занимался не главный учёный Знайка, а конструкторы из Солнечного города Фуксия и Селёдочка, воплощали же проект в жизнь Винтик и Шпунтик. На Западе система создания и внедрения инноваций – это не функция одной только науки, а функция огромного количества институтов и благоприятных условий, среди которых фундаментальная наука играет важную, но не единственную роль, причём способы выполнения функций науки могут быть различны. Да, занятия фундаментальной наукой в данной стране повышают общий образовательный уровень, снабжают страну необходимыми экспертами и кадрами для решения прорывных технологических задач, но наряду с этим есть общие рыночные условия – стоимость ресурсов, давление конкуренции, требовательность и объёмы спроса, наличие качественных поставщиков, есть культурные и организационные факторы экономической деятельности. Если инновации в стране недостаточно прибыльны или нет организаций, которые могли бы ими заниматься, то как бы мы ни организовывали систему фундаментальных исследований, она не сильно поможет экономике.
Беда нынешнего экономического положения России – в том, что спрос на модернизацию очень низок. Спрос – в самом прямом, экономическом смысле, т.е. обещаемое инициатору инновации-модернизации денежное вознаграждение, а не пожелания руководства или общества, чтобы было больше инноваций. Дешёвые ресурсы нет смысла экономить, давление конкурентов недостаточно велико, устоявшиеся потребители «и так захавают» устаревший продукт, пробить поставку качественных материалов и комплектующих довольно сложно, найти подходящих работников для выполнения усложнённой задачи всё труднее, полученную прибыль в значительной мере «съедят» налоги, а в отдельных случаях власти могут надавить на предмет передачи бизнеса своим приближённым. Всё это делает инновации недостаточно доходными, чтобы стоило из-за них стараться.
Но и себестоимость инноваций в российской системе очень высока: нет устоявшихся организаций и структур, которые этим бы привыкли заниматься. Отделы НИОКР при компаниях слишком слабы и стартуют с низкого уровня, а государственная отраслевая наука, связывавшая «высокую» науку с производством и заимствовавшая западные нововведения, испытала в 90-е куда более сильный погром, чем академическая и вузовская.
Говоря экономическим языком, в нынешних условиях кривые спроса на инновации и предложения их пересекаются в такой точке, что инноваций очень мало – и это продукт не только и не столько плачевного состояния фундаментальной и прикладной науки, сколько результат нефункциональности всей экономической системы. Таким образом, дополнительные ассигнования 2000-х на вузовскую науку и экспериментальную сколковскую площадку, конечно, имели какой-то смысл, но, в отрыве от общей инновационной системы, затрагивающей все аспекты экономической жизни, они не могли и не должны были дать быстрого эффекта.
В этом плане уместно процитировать первую из статьей Крушельницкого [4], который пишет:
«Реформировать фундаментальную науку – и проще, и быстрее, и дешевле, чем прикладную. Стимулирование научно-технических инноваций прямо завязано на экономику, на спрос со стороны бизнеса. Поэтому реформирование прикладных исследований без одновременного реформирования всей экономики, скорее всего, обречено на провал – если платить взятку выгоднее, чем внедрять новую технологию, то большинство бюджетных ассигнований на развитие прикладных исследований уйдет на банальный «распил». А для реформирования фундаментальной науки, по сути, нужна только политическая воля.
Исходя из этого, логичнее и разумнее было бы начинать реформу именно с фундаментальной науки, и она могла бы стать новой основой, ориентиром для развития всей научно-технологической цепочки. Но вместо этого мы начинаем строить дом с крыши. Почему? Я не вижу иного объяснения, кроме как необразованность и недальновидность правительственных бюрократов и подковерная чиновничья борьба».
На самом же деле, реформировать фундаментальную науку «проще и дешевле» только тогда, когда мы заранее знаем желаемый результат, конечную структуру фундаментальной науки. Крушельницкий и другие реформаторы уверены, что они знают, каким должен быть конечный результат: он должен копировать Запад. Но возможно и другое мнение: структура фундаментальной науки должна сложиться исторически, как ответ на конкретные потребности российской жизни – народного хозяйства, культурного развития, военного дела, политической системы. Сначала должно быть ясно, зачем стране нужна наука, а затем наука подстроится под эти нужды. И далее это должно стать непрерывным процессом: институт организации фундаментальных исследований будет постепенно меняться под влиянием изменяющихся запросов «извне» науки, а не наоборот.
Иными словами, сначала нужно создать внятный спрос на знания, имеющиеся у фундаментальной науки – реформировать всё остальное, создать инновационную систему и заинтересовать всё народное хозяйство в модернизации и в использовании знаний для других целей. (Здесь уже, понятное дело, слово «спрос» имеет общелитературный, а не конкретно экономический смысл: речь идёт о сигналах самого разного типа, идущих к науке из общества.) А позиция Крушельницкого навеяна идеологией первых пятилеток – сначала наладить добычу руды, потом металлургию и энергетику, затем машиностроение всё более высокого передела. Это бывает полезно при копировании технических систем, но не конструировании общественных.
Есть и другой недочёт концепции реформирования: само разделение на фундаментальную и прикладную науку ложно. Можно разделить фундаментальные и прикладные исследования в зависимости от целей, ставящихся при решении конкретной задачи, но не в зависимости от методов, тем более не в зависимости от людей и организаций, одни из которых якобы должны заниматься фундаментальной наукой, а другие – прикладной. Попытка начать с отдельного урегулирования фундаментальной науки не будет привязана к целям существования последней и импортирует цели случайные. (К слову сказать, это не дело, что ведущими идеологами реформирования науки становятся пусть даже выдающиеся учёные, которые никогда не выбирались за рамки чисто фундаментальных исследований: они ведь не знают, для чего всё это нужно.)
3. Аргументы и программа идеологов реформирования: основной недочёт
Впрочем, вернёмся к истории реформы. После возвращения Путина в президентское кресло реформаторский зуд руководства перешёл в новую фазу. Президент и правительство уже не захотели ждать, пока новая научно-техническая система вырастет рядом с РАН и независимо от неё – решили махом реформировать саму Академию, чтобы обеспечить от неё требуемую отдачу. Идею за годы президентства Медведева выпестовали радикальные сторонники перестройки научной системы России на западный лад, которые и подготовили в необходимом числе аргументы для такой перестройки. Их разбором мы и займёмся. Основные из них содержатся в первых трёх статьях (Гуриева, Ливанова, Северинова и Гельфанда).
Первое, что бросается в глаза при прочтении всех трёх материалов, – это то, что авторы выбрали алармистский стиль – стартуют с крика о вот-вот грядущей катастрофе в российской науке, ради преодоления которой надо срочно делать революцию, иначе «мы все умрём». С самого начала авторы давят на эмоции, подталкивая читателя к оправданию поспешных и необдуманных мер. До сих пор такой подход к реформированию, будь то в годы Первой Мировой войны или перестройки, не приводил ни к чему хорошему.
Что же можно сказать об общем стиле аргументации? Издания, разместившие тексты – не внутриакадемические, а общие. Читателю, далёкому от науки, не помешал бы вводный абзац с разъяснением, какую ключевую роль играет наука в жизни страны, по каким критериям надо измерять успешное выполнение наукой этой ключевой роли и почему дела с этим плохи. Вместо этого авторы с самого начала задались единственными критериями – публикационной активностью и цитируемостью, констатировали тяжёлое положение науки по этому критерию и сразу перешли к теме, как улучшить положение по этому критерию.
Улучшить положение предлагается закрытием «слабых» институтов и лабораторий, не вписывающихся в камки конкурентоспособности на международном уровне по публикациям-цитируемости или, на худой конец, по внешнему аудиту и последующей ориентацией выживш. Вот две оговорки, которые они предложили к своей революции. Гуриев [3]: «я понимаю, что библиометрические измерения несовершенны, но, к сожалению, мне неизвестны никакие более тщательные системные оценки качества российских исследований, которые были бы основаны на независимой экспертизе». Гуриев, Ливанов, Северинов [2]: «безусловно, показатели количества публикаций и индексы цитируемости не являются абсолютно точными и единственно возможными измерителями результативности научной деятельности. Возможны ли какие-то другие подходы к оценке эффективности российских научных институтов? Во многих странах используют механизм peer review — внешней оценки коллегами-учеными» (из последнего тезиса идеологи реформы делают вывод о международном аудите институтов и научных направлений в России).
* * *
На самом же деле, авторы явно поторопились. Сначала надо было бы разобраться, зачем России нужна фундаментальная наука и насколько библиометрические измерения либо международный аудит отражают эту нужность.
Осторожные возражения к этому ключевому элементу в концепции реформирования содержались в интервью прежнего Президента РАН Ю.Осипова [8], более детально они звучат в серии работ С.Кара-Мурзы и популярно резюмированы в [9]. Вывод, напрашивающийся из возражений противников реформы, совершенно однозначен. Библиометрические индикаторы, равно как и внешняя оценка, – полезные и эффективные, хоть и не универсальные, инструменты для сравнительной оценки продуктивности учёных в одном и том же направлении исследований. Но даже в этом деле они дают сбой, и компетентному начальству исследователя или группы приходится при принятии практических решений вносить коррективы в выводы, следующие из сравнения по библиометрическим показателям. А поскольку наука – область, не поддающаяся однозначной алгоритмизации, эти компетентные коррективы будут часто носить волюнтаристский характер – не будут опираться на критерии, основанные на обобщении предыдущего опыта.
Если же говорить о сравнении разных областей знания и направлений исследований, то тут библиометрические показатели дают сбой намного чаще. Внешняя оценка, может быть, и поможет, но компетентный выбор экспертов тоже неизбежно будет волюнтаристским ввиду невозможности прописать объективный алгоритм выбора экспертов.
Иными словами, «объективные» библиометрические показатели и «объективная» (основанная на заранее прописанном алгоритме выбора оценивающих экспертов) внешняя экспертиза слишком часто не коррелируют с нужностью для страны тех или иных исследований и исследователей, и поэтому переход в случае России на преимущественно грантовую систему финансирования науки с критериями выбора, опирающимися на эти индикаторы, принесёт больше вреда, чем пользы.
Изложим в несколько утрированном виде аргументацию в обоснование этого тезиса. Начнём с того, что, вопреки представлениям идеологов реформы, функции академической науки для России – далеко не только проведение исследований и получение результатов мирового уровня. Для России Академия наук ещё и хранилище знаний по всему спектру значимых для её практики фундаментальных наук, к которому можно не только обратиться в случае необходимости для экспертизы по заказу, но и которое само, «без спроса», вплетается в народнохозяйственную и общественную практику множеством нитей, обеспечивая необходимое сопровождение жизни страны. Часто это будут какие-то области знания, на Западе вообще неразвитые и ненужные, подобно не нужным там атомным ледоколам. И мы не сможем в критическом случае «импортировать» нужную экспертизу, если не будем иметь знающих специалистов в каждой области.
При этом специалисты в каждой области, вообще говоря, не обязательно должны быть мирового уровня и публиковаться в западных журналах. Иногда хватит и отстающего исследователя, который сам получает второсортные результаты невысокими темпами, как-то сотрудничает с передовыми зарубежными коллегами и благодаря этому хотя бы способен в случае нужды понять первосортные результаты науки западной.
А ряд специфических знаний будет настолько невостребован на Западе, что им путь в тамошние журналы будет заказан. Мы тут даже опускаем секретные знания и секретных академиков.
Наконец, если говорить о таких важных функция науки, как экспертиза или популяризация знаний, то зачастую от приглашённого эксперта требуется не глубина знаний, а широта, и для такого эксперта, скорее, нужен не учёный с мировым именем и не лауреат Нобелевской премии, а просто хороший учёный со здравым смыслом, по духу талантливый популяризатор или автор учебников.
В этом плане уместно прокомментировать восклицание А. Крушельницкого из [5]: «да только наука второй свежести, вне зависимости от размера финансирования, как и осетрина, просто бессмысленна». Сложно сказать, какие образы заставили Крушельницкого найти подобие между наукой и осетриной, но с точки зрения функций науки для страны тезис очень спорный. Как бы нам ни хотелось, чтобы как можно большая доля науки находилась на мировом уровне. Собственно, чтобы сделать выводы, можно просто сопоставить «осетриный» уровень аргументации Крушельницкого с цитатой С.Кара-Мурзы из [9]:
«Следующее принципиальное положение в доктрине реформирования науки сводилось к тому, чтобы поддерживать лишь блестящие и престижные научные школы. Предполагалось, что конкуренция сохранит и укрепит лишь те направления, в которых отечественные ученые работают «на мировом уровне». Таким образом, фронт работ резко сократится, и за счет высвобожденных средств можно будет финансировать реформу в науке. В «Концепции реформирования российской науки на период 1998-2000 гг.» сказано: «Основная задача ближайших лет – обеспечение необходимых условий для сохранения и развития наиболее продуктивной части российской науки».
Знание и здравый смысл говорят, что само это представление о задачах науки ложно. Причем здесь «мировой уровень»? Посредственная и даже невзрачная лаборатория, обеспечивающая хотя бы на минимальном уровне какую-то жизненно необходимую для безопасности страны сферу деятельности (как, например, Гидрометеослужба), гораздо важнее престижной и даже блестящей лаборатории, не связанной так непосредственно с критическими потребностями страны. Пожертвовать посредственными лабораториями, чтобы за счет их ресурсов укрепить блестящие, в ряде случаев равноценно вредительству – особенно в условиях кризиса. До последнего времени эта установка не пересмотрена».
Сказанное вовсе не означает, что библиографические показатели и внешняя оценка не нужны в качестве вспомогательных целевых показателей. Нет сомнения, что, «при прочих равных», чем выше уровень исследований в каждой отдельной области, чем ближе она будет к передовому уровню в миретем лучше. Поэтому постепенная переиориентация российской фундаментальной науки на эти показатели очень важна, особенно в части стимулирования учёных. Речь идёт о том, что нельзя исходить из этих критериев при выборе будущим агентством при Министерстве, каким институтам и направлениям исследований жить, каким умереть, а также в какой пропорции разделить между ними финансовые потоки, как спланировать тематику исследований и т.д. Эти критерии могут играть только вспомогательную роль наряду с совершенно «волюнтаристскими», заранее не алгоритмизированными способами выбора.
Есть у науки и другие функции, например, содействие образованию и поддержание достаточного культурного уровня общества. Слов нет, активная научная деятельность преподавателя университета обычно очень важна, чтобы он хорошо научил студента. И чем более высокого уровня будет исследователь, тем лучше он, при прочих равных, сможет подготовить студентов. Поэтому линия Минобрнауки и ведущих университетов на принуждение преподавателей вузов к научной работе правильная, кроме тех случаев, когда принуждение к научной работе не оставляет преподавателям возможности для нормального преподавания (и тут тоже нужен разумный компромисс). Мало того, можно согласиться, что для многих специальностей именно мировой уровень проводимых преподавателями исследований необходим для того, чтобы нормально научить студентов. Тогда всякие библиографические индексы будут адекватны.
Но, опять-таки, необходимость мирового уровня исследований университетских профессоров для хорошего преподавания так же неуниверсальна, как и необходимость мирового уровня исследований РАН для выполнения функций хранилища знаний и экспертизы. Опасно, если гранты для преподавателей университетов будут опираться только на этот индикатор. Характерно в этом плане, что российские работодатели чаще предпочитают выпускников российских вузов, вообще не входящих в международные рейтинги вузов, чем выпускников самых знаменитых вузов, занимающих в этих рейтингах почётные места. /Недавно была на эту тему публикация в «Эксперте», но не помню автора и не могу найти – буду признателен за ссылку!/ Если от вузов с ножом к горлу потребовать, чтобы они обязательно попали в эти рейтинги, то одним из способов реализации поставленной цели будет радикализация линии Министерства на ведение в вузах исследований максимально высокого уровня. Ведь тогда преподаватели и студенты будут иметь более высокий индекс Хирша. Однако в реальности это может отнять ценные ресурсы у каких-то других направлений в деятельности вузов – тех самых, которые на данный момент более высоко оцениваются российскими работодателями. Может быть, работодатели сейчас и ошибаются в оценке перспективных кадров (если это так, то нужно это обосновать и работодателей переубедить!), но на данный момент именно они являются потребителями продукции, выпускаемой российскими вузами (наряду с предприятиями-заказчиками выполняемых в вузах прикладных работ). Настолько наплевательское отношение руководства страны к мнению потребителей не соответствует принципам рыночной экономики и должно быть пересмотрено.
* * *
Получается, что предлагаемое реформаторами «прореживание» РАН путём оставления «самых конкурентоспособных» институтов и лабораторий, в которых конкурентоспособность измеряется по публикациям и их цитируемости либо по внешнему аудиту, желательно международному, – неправильный ориентир, если отталкиваться от того понимания функций науки, которое развито у Кара-Мурзы. Эти индикаторы играют важную роль и нужны в качестве вспомогательного инструмента, но не основного. Слов нет, если сравнивать двух специалистов в одной и той же тематике, то их индекс цитируемости, в большинстве случаев, адекватно отразит их заслуги (и то – если исключить фактор «взаимоцитирования» внутри научных банд). Но это и так делается в нынешней системе выделения грантов. Однако общее планирование спектра исследований и распределение денег – задачи, в которых библиометрические показатели не дадут правильного совета, если отталкиваться от интересов России.
А вот если отталкиваться от интересов Запада, тогда другое дело. Тогда наши учёные будут подстраиваться под популярные направления исследований на Западе, дабы получить необходимое количество публикаций и ссылок в западной печати, обеспечить себе благоприятную характеристику от международной экспертизы. Неважно, что с это не будет коррелировать с нуждами более отсталого российского общества и российского хозяйства. Неважно, что российский бюджет пойдёт на поддержание научно-технической сферы Запада. Зато индекс Хирша высокий.
Похожий аргумент можно привести по поводу идеи из статьи [1] о внешней независимой экспертизе всех институтов РАН как механизма, альтернативного к оценке на основе публикаций и цитирования. Слов нет, идея хороша… но в каких случаях она применима? Если надо из пяти однотипных институтов, занимающихся одним и тем же, два закрыть и три усилить, то независимая экспертиза может помочь. Если же речь идёт о том, сохранять ли данный институт, который единственный в стране «курирует» какое-то отсталое направление, то вопрос неоднозначный. Если учёный и его лаборатория занялись совершенно новым направлением, то не всякий внешний аудитор с ходу поймёт его важность.
* * *
Таким образом, отсутствие системности в анализе, отказ с самого начала посмотреть на роль науки с более высокого уровня всей страны, прежде чем анализировать положение внутри науки, сыграли с авторами злую шутку (если только они не преднамеренно вредительствуют). Критерии, которые они предлагают, не измеряют эффективность выполнения наукой своих функций! Они неправомерно приняли как универсальные тезисы «больше публикаций – больше пользы» и «выше цитируемость в международных журналах – лучше исследование», и теперь вместо функции «польза для России» исследуют аргументы «публикации» и цитируемость, делая его целевым показателем. Однако разберёмся с тем, как же они справились с задачей оценки науки по ими же предложенным критериям.
4. Аналитические методы сторонников реформы
Собственно, основная часть работы по разбору работы с цифрами в материалах [1,2] (и заодно в опирающемся на них [3]) проделана в [10,11], [b]. Показано, что приводимые идеологами реформы данные, якобы вскрывающие падающую производительность РАН относительно вкладываемых в неё ресурсов, а также её неэффективность по сравнению с вузовской наукой России и иностранными научными организациями, недостоверны или неполны, не раскрывают истинной картины, некоторые данные не содержат пояснений по методике получения, а выводы прямо противоречат действительности. Несмотря на это, разоблачённые два года назад манера работы с данными и их трактовка воспроизводятся в нынешней аргументации сторонников реформы, включая докладную записку министра образования и науки [c,d].
К сожалению, сами инициаторы реформы не дали обстоятельного ответа на прозвучавшую критику, но за них заступались отдельные сторонники. Так, оправдывая идеологов реформы перед тем, кто отстаивает тезис об эффективности РАН, А.Крушельницкий пишет в [5], что некорректно считать, что РАН получает финансирование только от российского государства. На самом деле, говорит он, поскольку совместные статьи работников Академии с зарубежными учёными пишутся на основе исследований, выполненных «на экспериментальной базе западных коллег», а потом ещё и увозят домой в чемоданах дорогие реактивы, то «если мы хотим учитывать статьи и цитирования, которые были получены благодаря сотрудничеству с ведущими западными странами, то тогда надо учитывать и деньги, которые они вложили в эти российские статьи и цитирования. Оценить это даже приблизительно довольно сложно. Но очевидно, что западное финансирование работы российских ученых как минимум сравнимо с тем финансированием, которое они получают у себя дома, а скорее всего, превосходит его». К сожалению, автор забывает собственную оговорку того же абзаца: «очень часто постановка задачи, ключевые решения в совместных исследованиях исходят от россиян, но при этом россияне почти всегда выступают в роли бедных родственников». Но почему бы тогда автору не прибавить к западным затратам на эти исследования советские затраты на подготовку учёных, от которых «очень часто исходят поставновка задач и ключевые решения»? Если оценка публикационной эффективности РАН проводится самими защитниками реформы в сравнении с публикационной эффективностью западных научных организаций, то к обоим сравниваем объектам надо предъявить одни и те же критерии! «Постановка задач и ключевые решения» – такие же незаменимым компоненты научного результата в экспериментальной науке, как и оборудование, научная инфраструктура и расходные материалы; в данном конкретном случае нет никаких оснований считать один из этих ресурсов бесплатным, а другой – нет.
Впрочем, некоторые весьма специфические методы материалов [1-3] укрылись даже от авторов разборов [10,11], видимо опешивших от залихватского подхода реформаторов. Восполняя этот пробел, мы сошлёмся на собственный частный разбор [e,f].
5. Другие предложения по реформе
В целом, работы идеологов реформы производят тягостное впечатление. Зачастую кажется, что Гуриев, Ливанов, Северинов, Гельфанд и вторящий им Крушельницкий не анализируют, а подыскивают аргументы под заранее готовое решение. И тут уже всяко лыко в строку. Например, решили избавиться от пенсионеров в РАН, якобы препятствующих развитию российской науки, – и готовы ради этого использовать арендные доходы от собственности РАН, не проанализировав альтернативные варианты использования арендной платы, ни важность знаний стариков до подтягивания молодёжи в условиях отсутствия среднего поколения. Здесь мы видим очевидное проявление не экономического подхода, соотносящего цели, результаты и затраты, а советской практики «решения очередной задачи партии любой ценой». Или, например, авторы решили похвалить публикационную активность вузов по сравнению с институтами РАН – и забыли заодно сравнить качество публикаций по ими же предлагаемым международным индексам цитирования.
Какие же дополнительные меры предлагают идеологи академической реформы? В их числе, например (по материалам [1,2]):
- ускоренное избавление от престарелых кадров через увеличение научных пенсий;
- проведение открытых конкурсов на замещение научных должностей;
- запрет «академического инцеста» – найма научными подразделениями своих учеников;
- поддержание географической мобильности учёных через «трэвел гранты» и обеспечение жильём;
- ротация кадров на административных должностях;
- преобразование РАН из «министерства фундаментальных исследований» в «клуб учёных»;
- переход от преимущественно сметного к преимущественно грантовому финансированию;
- создание системы независимой экспертизы, в том числе, международной;
- на первом этапе реформ – аудит научного и кадрового потенциала институтов РАН, выделение среди них конкурентоспособных, которые будут получать внеконкурсные гранты;
- на втором этапе, одновременно с переходом к преимущественно грантовому финансированию, – постепенный перевод лучших лабораторий под юрисдикцию университетов, передача коллективов, зданий и имущества институтов университетам либо, напротив, преобразование НИИ в магистерско-аспирантские университеты; сопутствующее уменьшение аудиторной нагрузки на преподавателей-исследователей.
Не вдаваясь теперь в столь же подробный разбор, сформулируем два общих замечания к перечисленным пунктам:
1. Универсальная целесообразность конкретных мер выведена авторами из негодных индикаторов, несостоятельной статистики и выдаёт непонимание действительных целей науки. Это мы уже разобрали выше.
2. Авторами движет тоталитаризм. В самом деле, в некоторых случаях каждая из предложенных мер может в каких-то, а, возможно, в большинстве случаев оказаться целесообразной, но зачем же делать её общеобязательной либо заранее, без конкретного анализа, определять желаемые пропорции (скажем, чтобы более 50% финансирования академических институтов шло через гранты)? Скажем, какое-то узкоспециализированное НИИ либо лабораторию можно подчинить университету и заставить его исследователей приносить больше пользы в роли преподавателей, а заодно и обеспечить приток свежих кадров за счёт студентов. Но во многих случаев академические НИИ и университеты и так интегрированы за счёт неформальных связей и совместительства, а разделить НИИ по разным университетам нереально. Далее, наём научными подразделениями только своих учеников, для придания негативных ассоциаций обозванный авторами «академическим инцестом», в самом деле, иногда способствует клановости и закостенению. Но в других случаях, когда организация и так сильно ориентирована на эффективность какими-то другими стимулами, – напротив, снижает транзакционные издержки. (В сочетании с утратой права академических НИИ на аспирантуру, предусмотренной в законопроекте, это совсем скандал.) Вместо выстраивания системы стимулов, заставляющей на каждом уровне выбирать лучшее из нескольких решений, авторы заранее задают «лучшее» решение.
Программа реформирования, намётки которой видны в вышеприведённых статьях с участием будущего (тогда) министра, – подвёрстывание всего и вся в науке под якобы общепризнанные и единственно возможные критерии, связанные с публикационной активностью и цитированием. Авторы как бы признают, что не всё отражается этими критериями, но тут же забывают об этом и, сравнивая эффективность и конкурентоспособность разных форм организации науки, переходят к оценке только по этим критериям. И результат при таком подходе заранее задан, сколь бы ни отклонялись порой публикационные функции науки от тех функций, для которых наука нужна России. Собственно, в статьях видно, что авторы просто обосновывают заранее заданное (может быть, даже, не ими) направление реформирования.
* * *
В общем и целом, очевидно, что замысел реформы довольно безумен. Он основан на ошибочных представлениях о функциях науки, на неверно выбранных целях и неудачных критериях. «На выходе» реформы, если она пройдёт по задуманному идеологами сценарию, в самом деле, останется много конкурирующих «маленьких и шустрых» научных организмов, эффективных по тем меркам, который задали авторы реформы. (Хотя в ходе реформы неизбежной жертвой падут некоторые научные школы, появятся новые группы мирового уровня.) Тем не менее, соответствия интересам России в части выполнения фундаментальной наукой своих функций у такойэффективности может оказаться меньше, чем было бы при сохранении существующей системы. Эффективные научные коллективы будут хранить только часть необходимого России спектра фундаментальных знаний.
Одной из неудачных черт новой структуры науки может стать предполагаемая реформой дезинтеграция системы РАН. Вместо вертикально управляемой структуры, руководство которой может в особых случаях мобилизовать различные подразделения на жизненно важные мегапроекты (подобно разработке атомной бомбы) либо даже просто помочь заказчику-государству в распределении по институтам прикладных исследований в рамках более мелких проектов, по итогам реформы на развалинах РАН будет копошиться много конкурентоспособных научных коллективов, занимающихся написанием статей в своей специальности и едва ли поддающихся включению в решение глобальных задач. Сможет ли новое управляющее агентство компетентно перенять эту функцию Академии, непонятно.
Преобразование РАН в «клуб учёных» несёт и дополнительный риск – утрату авторитета научной экспертизы в совершенно однозначных вопросах, связанных с точными науками. Если сейчас многие технические прожекты можно «зарубить» в структурах РАН на стадии теоретического рассмотрения либо обратиться за консультацией к учёному-теоретику, то с исчезновением «верховного мудреца», способного сказать в технической экспертизе последнее слово, в прикладной науке и опытно-конструкторских работах прибавится экспериментальной работы по проверке гипотез. НИОКР в стране станут намного дороже. Если, например, в экономической политике есть неустранимая неопределённость, связанная со сложностью системы и относительной юностью экономической науки, то вовсе необязательно искусственно создавать то же положение в естественных науках, насаждая плюрализм в физике и химии.
При этом сложно также понять, почему реформаторы так зациклились на РАН, в институтах которой работает только каждый десятый учёный – 40-50 тысяч исследователей из 400-500. Можно было бы продолжить линию второй половины 2000-х и оставить именно РАН или часть академии как островок, работающий по другим принципам, чем в остальных научных структурах. Но так и не добившись очевидных успехов на в первых инициативах, они взялись за другие. В статье [2] этому даётся следующее оправдание: «в то же время, как показывает опыт последних лет, реформа науки не может сводиться к простому переносу основных финансовых потоков из РАН в университеты и так называемые национальные исследовательские центры (НИЦ; единственный действующий центр в настоящее время — Курчатовский институт), поскольку при этом воспроизводятся те же тенденции к неэффективности, непрозрачности и коррупции. Чтобы быть успешной, реформа должна носить системный характер». Итак, в пределах той же самой статьи внезапно оказывается, что не просто финансирование РАН росло и росло, а шёл полным ходом перенос основных финансовых потоков из РАН в университеты и НИЦ. Непонятно другое: при чём тут Академия к неэффективности средств, расходуемых университетами, которые подчиняются не РАН, а Минобразованию? Жалоба авторов напоминает высказывание Горбачёва, приведённое в книге Виктора Афанасьева «Четвёртая власть и четыре генсека»: «Мы сделали поначалу ставку… на научно-технический прогресс, но механизмы его внедрения не сработали. Взялись за реформу хозяйственного механизма, но и она блокировалась. Тогда и появилась идея политической реформы…».
6. Поведение оппонентов реформы и ход нынешних споров
К великому сожалению, положение ещё хуже, чем можно подумать из предыдущего обзора. Это связано с тем, что выступления противников реформы, сколь бы правы они ни были в частной критике её проводников, недостаточно конструктивны: они явно неспособны предложить своё, альтернативное комплексное видение проблемы и свой проект адаптации РАН к новым условиям либо адаптации новых условий к чему-то, совместимому с развитием науки. Судя по всему, власти были вполне готовы к диалогу о реформе, если бы её противники изъяснялись на понятном им языке. Однако отдельные представители Академии (выступая от своего имени) ограничивались пусть и концептуальной, но всё-таки частной критикой, не предложив целостной конкурирующей концепции, – вот и дождались. Несмотря на интеллектуальный потенциал РАН, с которым способности идеологов реформы просто несоспоставимы, организоваться с этой целью не получилось. Это поражение Академии, в котором виновата она сама.
Вот, например, оппоненты власти предъявили довольно убедительные доводы, из которых следует, что многие функции науки не отражаются публикационной активностью и показателями цитируемости. Посему переход от сметного финансирования к грантовому с конкуренцией за гранты, основанной на публикациях и цитируемости, приведёт к утрате важных для страны функций науки. Кроме того, селекция направлений по принципу «международной признанности» опасна. В этом они правы. Но разумных альтернативных предложений, в которых бы отразилось, как эффективно организовать островок науки, регулируемый альтернативным образом, какие вообще нужны альтернативные показатели, кроме публикаций и цитируемости, и т.д., у них пока не нашлось. Не хватило у них и смелости либо настойчивости прямо заявить, что универсальные индикаторы невозможны и что надо выстраивать сложный институт высокой науки, выбирающий себе разные индикаторы в зависимости от ставящихся конкретных целей. Ведь тогда пришлось бы показывать верховной власти, как их предложения по перестройке науки привязаны к функциональности науки в интересах России, а это непростая задача.
В конце концов, почему руководство России приняло программу инициаторов реформ, совершенно понятно. Те «нарисовали» простую и ясную формальную схему, позволяющую чиновному люду, не особо вникая в научные тонкости, отделять «заслуженную» науку от «незаслуженной», распределять деньги, переподчинять и ликвидировать научные организации.
Но так же понятно, почему руководство России не приняло точку зрения их оппонентов. Они не предложили другой схемы выбора приоритетов, пусть даже более сложной. Все прекрасно понимают, что иметь по исследовательской группе на каждую узкую тематику в современной науке невозможно, потому что тематик бесконечно много. Да и не нужно это России. Поэтому проблему ограниченности ресурсов, которые государство может выделить на фундаментальные исследования в наши дни, нужно как-то решать. Какой-то механизм выбора приоритетов и отказа от второстепенного нужен, неизбежен. Но что же и, главное, как предлагается? Например, С. Кара-Мурза в своём докладе [9], развив довольно убедительную теорию, отвергающую реформаторскую систему индикаторов, не сформулировал объективного принципа, а стал приводить в пример советское устройство науки:
«Сейчас, изучая научное строительство в СССР 20–30-х гг., мы видим важную особенность, которую наша научная политика незаметно утратила в 70-е годы. Она заключается в том, что выделяемые на это строительство средства никоим образом не были привязаны к показателям, сложившимся в «развитых странах». Средства выделяли исходя из тех критических задач, решение которых для страны было императивом выживания. Уже во второй половине 1918 г. научным учреждениям было ассигновано средств в 14 раз больше, чем в 1917 г. Расходы на научные исследования во второй пятилетке выросли в 8,5 раза по сравнению с первой пятилеткой, а расходы на научное оборудование в 24 раза.
Научное сообщество (в лице ведущих ученых) и планирующие органы государства определяли, какого масштаба и какой структуры наука необходима именно нашей стране — исходя из угроз и задач развития — и именно на рассматриваемый горизонт долгосрочного планирования. Это — рациональный подход, в то время как принятый после 1960-х гг. и сохранившийся сегодня подход является неразумным… Научное сообщество СССР могло выделить группу авторитетных ученых, которые смогли спокойно объяснить власти, в чем стратегическая необходимость для страны той или иной научной программы, несмотря на ее внешнюю «неэффективность»».
Видимо, в воспроизводстве этой системы и состоит основная идея автора. И в её рамках, со святой простотой заявляет Кара-Мурза, будет неизбежное торжество волюнтаризма – принятие необходимого решения начальством каждый раз по новому критерию, и это правильно. Вот он пишет:
«Селекция научных направлений – тяжелая операция, наука действует как единый организм. Для любой крупной научно-технической программы (типа космической) требуется поддержка практически всего научного фронта. Любая активная политика с селективным распределением ресурсов неминуемо содержит большую долю волюнтаризма, но он в этих условиях – меньшее зло, нежели бездействие. Кроме того, эта программа должна быть дополнена мерами по сохранению культурной среды для воспроизводства науки в следующем поколении – помимо поддержки активных ученых грантами и пр.».
Ясно, что никакой Путин или Ливанов, прочитав подобную докладную записку, никогда не предложит автору участвовать в разработке реформы, даже если последний, по большому счёту, прав. Для чиновника следовать волюнтаристским критериям, а не заданному чёткому алгоритму, особенно в свете ведущейся борьбы с коррупцией, – верный путь за решётку. Совершенно напрасно нынешний госаппарат взялся за реформу РАН именно сейчас: целее для него самого было бы не трогать систему по своей инициативе и оставить управление академическими институтами руководству РАН.
К сожалению, мало кто из критиков реформы отметил прямо, что выбор сейчас делается между «общепринятым в мире» простым и ясным алгоритмом управления наукой, удобным и престижным для госаппарата, но малополезным России, и более сложной системой институтов, привязывающих функционирование науки к потребностям страны гибкими и неоднозначными связями, которые к конкретных управленческих решениях будут выливаться в действия, не поддающиеся алгоритмизации и заранее установленным индикаторам, – по существу, «волюнтаристские». Более или менее прямо об этом сказано в статье В.В.Громковского [15] (напомним, раскритиковавшего реформу в [7]). В качестве альтернативы нынешней реформы предлагается поручить задачу выдающемуся учёному, лично ответственному перед верховной властью, пользующемуся полным политическим прикрытием с её стороны и имеющему самые полномочия по реформированию Академии. Однако и эта идея уязвима для критики. Перед страной не стоит явных задач, которые бы указывали руководству РАН желательное направление развития, соответственно, не будут ему ясны и направления реформирования. Ответственность единоличного руководителя РАН перед верховной властью хороша, если власть хотя бы задаст руководителю примерные критерии, которые указали бы ему на адекватное выполнение функций. Иначе это будет выглядеть как «иди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что». Но в любом случае, и это предложение просто не будет понято нынешней верховной властью.
Но в целом, раз критики так и не довели до ума ни один альтернативный показатель эффективности науки, а также не пояснили достаточно внятно, почему остающаяся волюнтаристская альтернатива будет лучше, власти не обращали на них внимание и, в рамках своего масштаба решаемыой задачи, правильно делали. В конце концов, если удалось расшевелить активность саморефлексии в РАН хоть таким способом и повысить вероятность прояснения картины, то и так неплохо получилось.
* * *
Трудно понять, насколько помогло делу возмущение научной общественности, высказанное уже после опубликования законопроекта. Конечно, с одной стороны, оно помогло затормозить наиболее радикальный вариант реформы и, скорее всего, поспособствует его коррекции. Но, с другой стороны, некоторые из выступлений были настолько плохо подготовлены и продуманы, что произвели несерьёзное впечатление и даже дискредитировали РАН в этой дискуссии (см., например, [g]). Очень удачно охарактеризовал серию протестов С.Кара-Мурза в [h] (правда, отчасти эта характеристика применима и к его собственному предшествовавшему выступлению [i]):
«Интеллигентную публику в сети переполняют эмоции, которые, как показал длительный опыт, не имеют шанса перерасти в конструктивные умозаключения. Этот провал возник давно – уже в перестройке он обнаружился как феномен массовой культуры. Но уже поднялось три поколения – и никакого восстановления нормальных связей в мышлении. Следствие – вырождение политической системы. В сети пошумят, иногда на митинг выйдут, но связной концепции, которая бы втянула власть в диалог, сформулировать не могут. Ученые принесли к Президиуму Академии наук «гроб российской науки», постояли с ним и пошли домой. Ну что это такое! Выступления академиков на собрании вызывают лишь недоумение. Все сводится к тому, что Академию учредил Петр I и не надо ее трогать.
Ни о незаменимой роли даже этой больной Академии внятно не говорят, ни о тех изменениях, которые сами ученые предлагают для адаптации Академии к реальности, непохожей на время ни Петра I, ни Сталина, ни Брежнева.
И власть, и академики одинаково неадекватны, о населении и речи нет».
Конечно, в этой характеристике есть явно преувеличенное обобщение. Многие выступления серьёзных противников реформы всё же концептуальны и конструктивны. Беда в том, что они запаздывают и носят более или менее частный характер (см., например, [12–14, j–m]). Хотя, весьма возможно, они пишут более цельные докладные записки для власти, но непонятно, будут ли их читать «наверху», если цельная концепция не донесена через популяризаторские каналы до более широких слоёв.
* * *
При этом надо признать, что противники реформы находятся в неравноправном, ущемлённом положении: непонятно, как критиковать реформу, если теперь сами её идеологи открещиваются от законопроекта, полностью укладывающегося их концепцию и призванного её реализовать, а концептуальные материалы [1–3], реализация которых предельно упростится после принятия предложенного закона, как бы не являются официальными документами. Мало того, М.Гельфанд подстроился к общему хору и начал критиковать своего соавтора Д.Ливанова [m,n]. В том же духе действуют многие оппозиционные интеллектуалы, группирующиеся вокруг таких изданий, как gazeta.ru или «Троицкий вариант»: до правительственной инициативы они жёстко критиковали существовавшую систему, а когда Минобрнауки выступило с программой, реализующей их идеи, но оказавшуюся непопулярной среди учёных, они перекрасились в оппонентов реформы. Очень похоже на поведение авторов программы «500 дней», разрушительные идеи которой Гайдар и Черномырдин выполняли в очень смягчённом варианте. Авторы программы тоже открестились от Гайдара и Черномырдина, заявляя, будто сами планировали что-то лучшее. Только чтение программы показывает, что это не так. Так же чтение интервью и выступлений М.Гельфанда показывает, что его взгляды более радикальны и односторонни, чем действия министра – последний смягчает в управленческой практике идеи своих бывших соавторов.
Реформу трудно критиковать и потому, что более концептуальных материалов в её обоснование, чем [1–3], при всех их недостатках, похоже, так и не появилось. Например, выступление того же К.Северинова в защиту реформы [o] вообще не производит впечатление аналитического текста, зато содержит интересные образы, скажем, позиция рядовых исследователей в защиту РАН сопоставляется со стокгольмским синдромом (в роли террористов-захватчиков предстают академики и директора институтов). Заключительный же пассаж выявляет невыносимый реформаторский зуд: «По-моему, реформа академической науки – это очень хорошо. Главное – сделать ее неотвратимой. А о форме можно договориться». Вот на таком уровне и выдвигаются новые аргументы в защиту реформы (также см, например, [p] с разбором в [q]).
7. «Всё будет хорошо»
Чем же закончится нынешнее противостояние? Конечно, реформа РАН неизбежна ввиду несопоставимости сил «за» и «против» реформы, ввиду поддержки реформы верховной властью. Но пойдёт ли она по самому безумному сценарию, начертанному идеологами? Быть может, время, выигранное ретроградами у реформы, будет способствовать прояснению темы руководством страны и нахождению более разумного компромиссного варианта, объединяющего положительные идеи оппонентов? Или, с учётом неконструктивного настроя обеих сторон, они будут бить друг друга на уничтожение, а по итогам войны окажется реализованными худшие идеи двух лагерей?
Думается, что наиболее вероятен сценарий, когда основной замысел начнёт постепенно реализовываться там, где это проще всего сделать ввиду отсутствия сопротивления. Передовые и успешные научные организации будут как-то интегрированы с университетами или сами приобретут статус учебных заведений, очевидно отсталые успеют сбежать под сень отраслевых министерств либо будут ликвидированы без быстро видимого ущерба. Все «промежуточные» случаи будут отложены до тех пор, пока не прояснятся уроки «крайних» случаев: тамошнее противостояние сразу переломить не удастся. Возможно, самый радикальный вариант реформы изначально был предложен для того, чтобы академики с большой благодарностью восприняли компромиссный. Самые одиозные идеи будут оттуда убраны: например, через гранты нынешние институты буду финансироваться не на 55%, а на 45%; структуры РАН всё так же будут де-факто рекомендовать распределение сметной составляющей финансирования.
А через несколько лет, после прояснения промежуточных итогов, в реформу будут внесены дополнительные коррективы. Нельзя исключать, что реформа будет, всё же, доведена до конца в существенно изменённом виде, а ущерб от неё окажется намного меньше, чем обещают злопыхатели. Мы это видели на примере управления сельским хозяйством, которое, в общем и целом, оказалось за последний десяток лет довольно успешным, хотя на начальных этапах действия властей были плохо понятны внешнему наблюдателю. Или на примере ЖКХ, которое до сих пор так и не лопнуло, несмотря на катастрофические предупреждения некоторых публицистов. Годы проходят, становишься старше – и видишь, что кое в чём реформаторы были правы. Многие сферы либо восстановились после переходного периода, либо стали лучше, другие – нет. Главная надежда в этом плане – на неизбежное приспособление живых систем (каковой будет являться российская высокая наука) к изменяющимся реалиям, общепатриотический настрой научной общественности, в результате которых конечный результат будет отличаться от исходной конструкции идеологов реформы в лучшую сторону.
* * *
Можно ли и нам поиграть в ту же игру – предложить альтернативную программу реформирования фундаментальной науки в России или, более узко, системы РАН? Конечно, не по Сеньке шапка, но читая доводы сторонников и противников реформы, невольно приходишь к выводу, что наши фантазии могут оказаться не хуже.
Возможны две альтернативные программы реформирования. Первая – та, которая стартует с нынешней ситуации (до реформы), вторая – та, которая стартует с того положения, которое сложится после ряда провалов затеянной реформы.
Конечно, первая программа имееет чисто умозрительный интерес, поскольку ситуация, для которой она рассчитана, продлится максимум год-полтора: реформа, начало которой пойдёт по заготовленным лекалам, неодолима и приведёт к необратимому изменению ситуации.
Тем не менее, если уж проводить реформу РАН, стартуя с нынешнего положения, то начинать её следовало бы не с Академии, а с окружающей академическую науку среды! Сначала надо сделать более доходными модернизацию и инновации на всех участках экономики. Надо воссоздать государственную отраслевую науку и побудить российские компании создать свои отделы НИОКР. Надо усилить интеллектуальную оснащённость управленческих решений, принимаемых государственной властью и руководством компаний, стимулировать их чаще прибегать к экспертизе принимаемых решений. Надо чаще ставить перед специалистами РАН прикладные задания по решению жизненно важных для страны задач в их конкретной специализации – параллельно их основной деятельности по «удовлетворению собственного любопытства за государственный счёт» в фундаментальных исследованиях. Надо покончить с разгулом шарлатанства и мракобесия в средствах массовой информации, привлечь учёных к просвещению и популяризации знаний, вознаграждать их за это и наказывать в случае неадекватного выполнения функций. Надо ввести и неотвратимо реализовывать уголовную ответственность за заведомо ложную экспертизу, фальсификацию данных. Реализация каждого из этих пунктов потребует принятия тяжёлых политических решений и проведения непростых реформ (естественно, мы на этом не будем останавливаться в пределах этого текста), но они, в отличие от предлагаемой ныне реформы РАН, были бы осмысленны: причинно-следственная связь между этими целями и благом для России достаточно очевидна. К сожалению, сейчас не видно настолько острой заинтересованности правительства в перечисленных мерах, хоть они и куда больше назрели, чем необходимость реформировать фундаментальную науку на западный манер.
Новая среда создаст и новые требования к Академии наук, в том числе и по распределению усилий между направлениями исследований, – требования, которые сейчас, пока наука «никому не нужна», трудно даже предугадать. Новые требования зададут и новую структуру, упростят задачу реформирования и выбор приоритетов, нахождение нужных индикаторов эффективности в конкретных ситуациях. Безусловно, многие из идей, выдвинутых идеологами нынешней реформы, тоже будут реализованы и даже приобретут смысл. Кое-где интегрируются в единых организациях академическая наука и высшее образование, увеличится географическая мобильность исследователей, в большинстве направлений – станет ведущей оценка по публикациям, цитируемости, внешний аудит. Разве что, чисто идеологические цели вроде «любой ценой избавиться от стариков» (без оглядки на их нужность) ставиться не будут. Но все идеи нынешних реформаторов будут реализованы там и тогда, когда это действительно нужно – в согласии и взаимопонимании правительства и элиты РАН. А раскритикованная реформаторами нынешняя система, позволяющая многим сотрудникам РАН шевелиться по минимуму и использовать время на что-то постороннее, постепенно сойдёт на нет, когда Академия и институты получат намного больше заказов на прикладные разработки и наряду с этим будут решать задачу поддержания престижа в фундаментальных исследованиях. Проблема же явных бездельников будет легче решаться благодаря смягчению КЗОТ и упрощению увольнения, а во многих случаях – и с помощью конкурсных механизмов, предлагаемых нынешними реформаторами.
Приобретут больше смысла с точки зрения интересов России и показатели цитируемости, пропагандируемые реформаторами. Когда институты РАН будут выполнять и прикладные разработки, а коллеги из отраслевых институтов будут чаще обращаться к ним за помощью, постановка задач для фундаментальных исследований в России будет вырастать не только из внутренней логики предыдущих исследований и западной «моды», но и из внутренней логики проблем и моделей, выросших при решении прикладных задач. Развитие в последующих работах тем, родившихся этим путём, наградит авторов необходимым цитированием. Тем самым, даже при ориентации на цитируемость, выбор тематики фундаментальных исследований будет несколько больше учитывать актуальные проблемы России, чем в нынешней ситуации, когда «наука никому не нужна».
Отдельным пунктом будет идти ускорение эволюции общественных наук России, их подтягивание до минимальных норм профессионализма, достигнутых в науках естественных. Одним из первых шагов на этом пути стал бы международный и независимый российский аудит с точки зрения экономики и науковедения материалов, задавших идеологию нынешней реформы, особенно работ [1–3]: проверка использованных цифр, методологии расчёта показателей и адекватности моделей, использованных авторами для описания причинно-следственных связей в научно-технической сфере России, и проч.
* * *
Однако, как мы все понимаем, сформулированная программа реализована не будет. Начнётся реализация той реформы, которая запланирована сейчас. Далеко ли она продвинется? Скорее всего, ровно до тех пор, пока на практике не проявятся фундаментальне недочёты проекта. Тогда и будет востребован другой проект, тот или иной вариант корректировки реформы. Что же нужно будет делать в новой обстановке?
Скорее всего, первые действия – устранение той внезапной беды, из-за которой станет очевидной необходимость корректировки реформы. Если вскроется пробел в какой-то области фундаментальных знаний, вызванный разгоном второстепенных институтов, то можно будет восполнить его, организуя привычный нам НИИ со сметным финансированием. Если вскроется массовое схождение населения с ума на почве мракобесия, то можно будет вменить РАН обязанность помочь в его устранении и выделить необходимые ресурсы.
Правда, наиболее вероятно, что крах академической реформы вообще не будет замечен и осознан ввиду одержимости оценщиков индикаторами, связанными с затратами, публикациями, цитируемостью и рейтингом вузов. В этих показателях (с точки зрения всей страны экстенсивных) наука и образование в России будут очень и очень успешны. Министерство выполнит или почти выполнит «майский» указ В.В.Путина 2012 г. «О мерах по реализации государственной политики в области образования и науки» [r]. В частности, с большой вероятностью будут достигнуты следующие целевые показатели:
- «вхождение к 2020 году не менее пяти российских университетов в первую сотню ведущих мировых университетов согласно мировому рейтингу университетов; <…>
- увеличение к 2018 году общего объёма финансирования государственных научных фондов до 25 млрд. рублей;
- увеличение к 2015 году внутренних затрат на исследования и разработки до 1,77 процента внутреннего валового продукта с увеличением доли образовательных учреждений высшего профессионального образования в таких затратах до 11,4 процента;
- увеличение к 2015 году доли публикаций российских исследователей в общем количестве публикаций в мировых научных журналах, индексируемых в базе данных «Сеть науки» (WEB of Science), до 2,44 процента».
Но одновременно с этими успехами руководство страны не без удивления обнаружит, что рабочая сила, выходящая из первой пятёрки российских вузов, оставляет желать лучшего, что фундаментальных научных прорывов больше не стало, что прикладные НИОКР в стране очень дорогие и малорезультативные, что организовать разрозненные исследовательские группы для реализации жизненно важного для страны прикладного мегапроекта в новой области не получается, что от замечательных учёных с высоким индексом цитируемости мало толку при привлечении их к экспертизе в приземлённой области или к популяризации актуальных знаний. Например, по-любому сорваны будут задачи экономического развития, подобные поставленным в другом майском указе – «О долгосрочной государственной экономической политике» [s], – «увеличение доли продукции высокотехнологичных и наукоёмких отраслей экономики в валовом внутреннем продукте к 2018 году в 1,3 раза относительно уровня 2011 года; увеличение производительности труда к 2018 году в 1,5 раза относительно уровня 2011 года».
Трудно сказать, как быстро будет понято, что важная причина неудач – именно в системе организации науки, в изначально неправильно поставленных перед Министерством целях: ведь по общепризнанным меркам образование и наука значительно продвинутся вперёд. Здесь потребуется немалая рефлексия и сложный анализ. Смогут ли его выполнить эксперты, выросшие из школы Гуриева-Гельфанда-Северинова на грантах Минобрнауки? Это науке неизвестно. Но уже сейчас можно понять, что преодоление возникших трудностей обойдётся довольно высокой ценой.
Тогда же, наряду с решением срочных задач, перед Россией встанет вопрос о долговременной реорганизации фундаментальной и прикладной науки. Скорее всего, и тогда надо будет начинать не с РАН, а с создания вокруг науки среды, которая затребует выполнения наукой её функций. А это целый ряд реформ в экономике, отраслевой науке, политической сфере, образовании, общении с населением через СМИ и т.д. В новых условиях станет лучше видно, в каких конкретных случаях нужно отделить НИИ от университета и передать его РАН, в каких – вернуться к сметному финансированию вместо грантового, в каких же, напротив, продолжить движение в направлении, заданном нынешней реформой. Но, скажем, передавать все подряд НИИ, занимающиеся фундаментальными исследованиями, обратно из университетов в РАН, будет столь же бессмысленно, как сейчас переименовывать полицию в милицию: решение придётся принимать в каждом конкретном случае.
Главным принципом новой науки в России станет многоукладность. РАН сохранится или возродится не как «клуб учёных», а как «министерство фундаментальных исследований», «страж рациональности», «главный коллективный мудрец», «организатор срочных прикладных мегаисследований», частично самоуправляющееся в согласовании с правительством, частично реализующее поставленные правительством задачи, имеющее собственнные НИИ, интегрированные с университетами на формальных или неформальных основаниях. Но наряду с РАН фундаментальные исследования будут вестись в университетах, в каких-то частных структурах, в отраслевых институтах.
Похоже, сокращение численности исследователей в Академии по итогам пертурбаций неизбежно – быть может, оно составит нынешние 40-50 тысяч, но уже вместе с отделениями сельскохозяйственных и медицинских наук, а может быть, 30 тысяч. Слишком многие уйдут в университеты и отраслевые институты. РАН станет небольшим островком в общем организме российской науки, в лоне которого исследования будут планироваться и финансироваться по другим принципам, чем в университетах, частных структурах и отраслевых НИИ. РАН будет чаще ориентирована на заполнение «пробелов», непопулярных для публикаций и цитирования или для сиюминутных прикладных интересов, на ведение исследований по широкому спектру тем, на комплексную экспертизу общих проблем страны, на глобальные плановые исследования, непосильные отдельным коллективам, разбросанным по вузам и отраслевым НИИ. (Что не помешает Академии привлекать эти коллективы к общим проектам.)
Островок РАН останется свободным от тоталитарного единообразия нынешней реформы, сводящей всю на свете эффективность фундаментальной науки к удобным для чиновников простым индикаторам. Ибо ни один заранее заданный индикатор не сможет служить постоянно действующим критерием эффективности науки – сферы, постоянно создающей новые ситуации. А контроль добросовестности расходования государственных средств при таком «волюнтаризме» будет осуществляться косвенно – через ограничение численности и бюджета РАН и через постановку перед Академией задач, выполняя которые, организация с необходимостью будет иметь самый высокий в российской науке уровень.
1. Сергей Гуриев, Дмитрий Ливанов, Константин Северинов. Шесть мифов Академии наук. http://expert.ru/expert/2009/48/6mifov_
2. Михаил Гельфанд, Дмитрий Ливанов. Верните действенность науке. http://expert.ru/expert/2011/38/ver
3. Сергей Гуриев. Нужна ли реформа российской академической науки? http://www.snob.ru/profile/5350/blog/18
4. Алексей Крушельницкий. Российская наука: выживание меж двух огней http://www.polit.ru/article/2010/05/1
5. Алексей Крушельницкий. Поделить статью на доллар. http://trv-science.ru/2010/04/13/podeli
6. Д. Александров. Реформа РАН за 5 минут. http://slon.ru/fast/russia/reforma-r
7. В.В.Громковский. Смысла – нет. http://expert.ru/2013/06/28/smyisla—n
8. Юрий Осипов. «Не знаю, чем занимается Петрик» — интервью газете.ру http://www.gazeta.ru/science/2010/02/05
9. С. Кара-Мурза. Состояние и перспективы реформирования российской науки. http://problemanalysis.ru/doklad/2013/Z
10. Геннадий Осипов, Юрий Попков. Мифы и реалии РАН http://www.polit.ru/article/2010/0
11. А. Кулешов. Случай так называемого вранья. http://trv-science.ru/2011/10/25/slucha
12. А. Кулешов. Не нужно революций. http://expert.ru/expert/2011/45/ne-nuzh
13. А.Кулешов. Профессионалы не требуются. http://expert.ru/expert/2013/21/profess
14. С. Глазьев. База для рывка. http://expert.ru/expert/2013/09/baza-dl
15. В.В.Громковский. Реакционно-консервативные предложения по преобразованию Академии наук. «Сноб».http://www.snob.ru/profile/10951/blog/6
16. В.Фортов. Онлайн-интервью «газете.ру». http://www.gazeta.ru/interview/nm/s5511
a. http://www.strf.ru/material.aspx?Catalo
b. http://afidruma.livejournal.com/2271.ht
c. http://slon.ru/economics/poslednie_argu
d. http://slon.ru/images/infographix/voyna
e. http://miguel-kud.livejournal.com/5
f. http://miguel-kud.livejournal.com/5
g. http://wiz-aut.livejournal.com/17121.ht
h. http://sg-karamurza.livejournal.com/161
i. http://sg-karamurza.livejournal.com/161
j. http://expert.ru/2013/07/2/uchenyie-o-r
k. http://expert.ru/2013/07/2/uchenyie-o-r
l. http://argumenti.ru/toptheme/n395/26603
m. http://expert.ru/2013/07/1/uchenyie-o-r
n. http://www.strf.ru/material.aspx?Catalo
o. http://www.gazeta.ru/comments/2013/07/0
p. http://ammosov.livejournal.com/978315.h
q. http://ammosov.livejournal.com/978315.h
r. http://kremlin.ru/acts/15236#
s. http://kremlin.ru/acts/15232#
Источник: ЖЖ miguel-kud
